Леонид Парфенов: «В нашем ресторане череповецкие серые щи идут на ура»

Нашему корреспонденту удалось найти час в плотном графике журналиста. Мы беседовали теплым вечером на скамеечке в череповецком дворе Леонида Парфенова на улице Горького. Справа подростки мучают мопед, слева ругаются супруги, сверху на дереве щебечут птицы — благодать.

Занятой безработный

 — Как вышло, что один из самых подвижных и путешествующих журналистов в стране не водит автомобиль?
 — Есть несколько вещей, которые я в своей жизни упустил. Вот вождение — из них. Еще никогда систематически не учил английский. И хотя объясняюсь, но чересчур своеобразно. Потом — не умею играть на музыкальных инструментах, ни на одном. И у меня никогда не было шанса научиться этому. Слишком поздно я стал об этом жалеть, чтобы попробовать этим заняться. И самое главное… Я так и не получил дополнительного образования, хотя дважды был близок к этому. Последний раз должен был ехать, еще работая на НТВ, на Запад — учиться дизайну и режиссуре. Планировал ради учебы на год прервать карьеру, чтобы, вернувшись, начать что-нибудь совсем иное.

 — В зрелом возрасте и в авторитетном статусе вернуться за парту непросто. Вы не утеряли способности учиться?
 — Мне хочется учиться, и мне это интересно. Но наверное, сейчас уже невозможно. Забросить карьеру, пусть временно, я не могу, мне этого года никто не даст. Так просто из колеи не выскочишь.

 — Восемь лет вы формально нигде не работаете, занимаясь телевизионными и издательскими проектами. Как в отсутствие строгого распорядка и злого начальника вам удается побеждать лень, присущую человеку по природе?
 — Я поздновато решил так поступить, потому что долго не был уверен в себе. Пока однажды не понял, что у меня множество планов, которые не потребуют подгонять себя. Эта убежденность совпала с началом работы над томами «Намедни». Плюс мы начинали двухсерийный фильм про Гоголя и впереди был четырехсерийный телепроект «Хребет России». Тогда я порвал со всем, не беспокоясь, что обленюсь. Ведь впереди было столько интересного. И вот уже томов «Намедни» вышло семь, а после Гоголя — фильмы «Зворыкин-Муромец», «Глаз Божий», «Цвет нации». И я надеюсь, что больше уже никогда не буду ходить на работу в общепринятом понимании.

 — Как эта домашняя работа на практике происходит — вы выделяете часы, когда домашние ходят на цыпочках и говорят шепотом? «Тихо, папочка работает…»
 — Да нет, что вы. Во-первых, дети давно с нами не живут. Мне для работы не нужно особой тишины. Работаю я не только дома, в поездках тоже. Сегодня в Череповце писал утром про феномен «ворошиловский стрелок», я сейчас готовлю 30-е годы для «Намедни». В самолетах пишу. В наземной поездке по сторонам глазеешь, а в полете смотреть не на что — отличная рабочая обстановка. У меня не бывает ситуаций, что не успеваю закончить работу в срок, всегда все готово заранее. Медленно и трудно идет та работа, которая тебе неинтересна. А я лет двадцать имею роскошь делать только то, что мне нравится. Это же удовольствие — поехать съемочной группой, с коллегами и друзьями, увидеть новое. Вечерами застолье с вином, разговоры про эту работу, хотя сами съемки я уже не воспринимаю как работу.

Если интересно, то какая разница — Париж, Рим или Устюжна?

 — Объездив полмира, вы сохранили то радостное волнение, которое возникает перед поездкой, особенно дальней?
 — Позавчера был во Флоренции, сегодня в Череповце. Я люблю поездки, это важная часть жизни. В журналистике остаются люди, которым любопытно. Многие мои друзья-журналисты, с которыми я начинал, давно перешли в начальники. И для них поездки — мучение. «Куда ты? В Вытегру? Триста километров от Вологды? Я и в Вологду твою не поеду, придумаешь тоже — из-за какой-то каланчи на фото Прокудина-Горского мотаться!» Если бы любопытство меня не гнало в дорогу, я, может, тоже не стал бы этим заниматься.

 — Если вам все интересно, то Париж для вас не отличается от Устюжны?
 — Не отличается. Ведь интересно же, что Устюжна — легендарный прообраз города из гоголевского «Ревизора». И что-то искать там, придумывать эпизоды — это то, за что ценишь свою работу. И в этом смысле разницы между Устюжной и Римом, где писались «Мертвые души», и там тоже придумывались эпизоды для нашего фильма о Гоголе, действительно никакой нет.

 — Интерес интересом, но, когда после парижского отеля заселяешься в устюженский, разница, наверное, чувствуется?
 — Это да. Последний раз в Белозерске у меня полотенце не высыхало. В гостинице мне дали одно, а на улице жара и влажность. По нескольку раз на дню принимаешь душ, а полотенце не высохло с прошлого раза. И второго не дают — нет у них больше. Пошел даже купить, но такие полотенца продают, что их сперва стирать нужно. Но в общем это ерунда. Есть что вспомнить. Зато в Вытегре, которая гораздо дальше, новый отель на диво — вполне себе европейский.

Авторучкой удобнее, на компьютере нагляднее

 — У вас сложился образ человека, повелевающего технологиями. Туда рукой махнул — стена разъехалась, сюда — дом вырос. Насколько вы в жизни окружены гаджетами и зависимы от них?
 — Никакой зависимости нет, продвинутым пользователем себя назвать не могу. Конечно, телефон для меня значит много, но на этом и все. Образ покорителя технологий утвердился благодаря моим коллегам и нашему общему с ними пониманию сегодняшней эстетики рассказа. Зритель, привыкший к блокбастерам, спецэффектам и компьютерной графике, и от документального телефильма ждет того же экранного языка. И пусть ты снимаешь про человека, который жил 100 или 200 лет назад, это продукт сегодняшнего времени, и будь добр рассказать об этом современным языком. На выполнение этой задачи и уходят главные силы.

 — Еще один вопрос о технологиях. Насколько вы в своих фильмах, исторических и биографических, доверяете и доверяетесь Интернету? Говорят, в нем есть все и два часа «погуглить» ценнее, чем неделю провести в архиве.
 — Нет, в Интернете есть не все, и мы при подготовке наших проектов используем очень разные источники. Но хочу оговориться, что многие поиски веду не я, а по моим заданиям ведут другие люди. Заниматься этим самому нетехнологично: группа будет ждать, пока я найду, вычитаю и сформулирую. Слишком много времени уйдет.

 — Вы как-то обмолвились, что до сих пор пишете тексты ручкой на бумаге. Что это вам дает?
 — Вероятно, есть какая-то психофизическая связь между головой и рукой, а у руки с бумагой. Когда пишу, что-то дорисовываю и пририсовываю, мой лист с первоначальным текстом — сплошные стрелочки и кружочки. А потому ручкой и на бумаге для меня проще. Потом я делаю «беловик», фотографирую и отправляю продюсеру или редактору. Самому набирать скучно и долго. Кому-то это кажется смешным, и надо мной подтрунивают, но я так работаю. Все, что кроме журналистики, — деловая переписка и прочее — конечно, электронно.

Фланелевая рубашка — любимый домашний наряд

 — Вас можно встретить в модном московском бутике?
 — Редко, в московском почти никогда. Одежду стараюсь покупать за границей: там дешевле и легче выбирать. Когда-то больше времени уделял одежде, сейчас это уже, что называется, не прикалывает. С 90-х годов остались десятки галстуков, которые уже никогда не надену. Заботит только то, в чем буду в кадре — там ведь ничто не может быть случайным. Продумываю, с режиссером советуюсь. Этот пиджак, кстати, из проекта «Глаз Божий» (фильм к 100-летию музея изобразительных искусств имени Пушкина — авт.).

 — Ваш повседневный «прикид» — это что?
 — Джинсы, рубашки, свитера. И дома хожу в том же — халатов не ношу. Клетчатая фланелевая рубаха — вот обычный домашний наряд.

 — Размер одежды с годами меняете? Судя по виду, вроде бы нет…
 — Размеры те же. 34-й — джинсы, пиджаки — 50-й. До сих пор в ходу некоторые вещи вещи, которым 10–15 лет.

Кухня — мое единственное хобби

 — Еда в вашей жизни занимает сейчас большое место, и не только благодаря жене, кулинарному журналисту. Ресторан, я слышал, в Москве открыли. Тесный контакт с хорошими поварами и древними рецептами изменил ваши вкусовые пристрастия?
 — Нет, просто мои пристрастия перешли в ресторан, раньше все это ел дома. В том числе серые череповецкие щи. Теперь это едят, кроме нас и наших друзей, посетители ресторана «Поехали» — по 800 порций в месяц уходит, это уже тысячи и тысячи тарелок по самому богатому рецепту: с говяжьей корейкой и белыми грибами. И конечно, на закваске из внешних капустных листьев, которую нам из Череповца поставляют. Гастрономия — мое единственное хобби. В поездках без этого особенно нельзя, еда — соль земли. К примеру, вы в Мадриде: вышли из великого музея Прадо, а рядом с ним — вокзал. Сядьте на электричку, доезжайте до города Сеговия и там съешьте молочного поросенка в харчевне «Кандид» и запейте красным из винограда темпранильо. Деду нынешнего хозяина харчевни город поставил памятник за их семейный рецепт запеченных хрюшек. Уверяю, без этого вкуса не будут полны ваши впечатления от картин Веласкеса и Гойи.

 — Простой хозяйке вас, наверное, непросто накормить. Мама чем потчует?
 — Мама меня хорошо кормит. Сегодня была жареная печенка с золотистым луком. А лучший мамин рецепт — щучьи котлеты с зеленью. Щуки, конечно, уломские.

Текст: Сергей Виноградов
Фото: Вячеслав Боронин

*включен Минюстом РФ в список физлиц-иноагентов